Необычайные похождения Хулио Хуренито
Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников мосье Дэле, Карла Шмидта,
мистера Куля, Алексея Тишина, Эрколе Бамбучи, Ильи Эренбурга и негра Айши, в дни Мира, войны и
революции, в Париже, в Мексике, в Риме, в Сенегале, в Кинешме, в Москве и в других местах,
а также различные суждения учителя о трубках, о смерти, о любви, о свободе, об игре в шахматы,
о еврейском племени, о конструкции и о многом ином.
Хуренито пишет декреты. – Спор о свободе в ВЧК
Ранней весной, когда даже правительство, убедившись в иллюзорности Петербурга, переехало в Москву, неожиданно
появился Учитель. он пришел ко мне, осведомился о моем образе жизни, не одобрил его, предложил мне оплакивание
немедленно прекратить и ехать с ним в Кинешму, в качестве его личного секретаря. На вопрос, что, собственно,
он делал в течение шести месяцев, он ответил кратко: «Крепкий быт, черт его побери! Выкорчевывал, мозоли натер!»
В Кинешму он ехал в качестве комиссара.
Через три дня мы сидели на продавленной кровати кинешемской гостиницы, и Учитель, глядя в окошко на улицу,
где местные охальники щупали мимоходом сонных волооких баб, развивал свою программу: «Хуже всего, если вместо сноса
и стройки пойдет ремонт. Что может быть пошлее, пересадив галерку в партер, тянуть ту же идейную драму? Я попытаюсь
воплотить в жизнь новые основы равенства, организации, осмысленности».
Засим в соседней комнате задорно затрещали машинки – это Хуренито диктовал декреты. Начал он с равенства.
Все комиссары, советские спецы и артисты местного «кабаре имени Карла Маркса» переселялись в рабочие каморки и
подвалы. Далее, для заведующих складами одежды или стоящих во главе «Комиссии по сбору излишков у буржуазии»,
устанавливалась форма: косоворотка, полушубок (простой), картуз, солдатские сапоги. Наконец, меню высших и низших
служащих продовольственного отдела ограничивалось пшенной кашей, в просторечье именуемой «пшой». Но эти разумные
меры привели к величайшему беспорядку. Деятельность различных, крайне важных учреждений (в том числе «Комиссии по
сбору излишков» и «кабаре имени Карла Маркса») приостановилась. В центр были посланы многочисленные жалобы.
Хуренито, не отчаиваясь, приступил к подготовке всемирной организации и к истреблению растлевающего, по его
словам, призрака личной свободы, он опубликовал в один и тот же день – 12 августа – три небольших декрета,
относящихся к различным областям жизни. Вот их точный текст:
I. «Ввиду недостатка кожевенного сырья и готовой обуви, а также ввиду плохого состояния тротуаров г. Кинешмы,
запрещается с 15-го с. м. всем гражданам ходить по улицам в рабочие часы с 10 до 4 часов вечера,
кроме направляющихся по делам службы и снабженных соответствующими удостоверениями».
II. «До выработки центральными советскими органами единого плана рождений на 1919 г, запрещается с 15-м с.м.
гражданам г. Кинешмы и уезда производить зачатья»
III. «Условий настоящего момента требуют от всех честных граждан максимального напряжения сил для воссоздания
промышленности и транспорта. Поэтому, в целях экономии мозгов работников, из общественной библиотеки временно
прекращается выдача книг философских и теологических».
Эти декреты вызвали подлинную бурю. Кинешемская коммунистическая организация решила, что Хуренито не марксист,
и обратилась в Центральный Комитет партии.
«О, лицемеры! – негодовал Учитель. – Они призваны разрушить, но среди развалин, с ломом в руке пытаются
разыгрывать археологов или, по меньшей мере, антикваров. Чем эта шикарная лестница пайков, от восьмушки хлеба
до бутербродов с икрой, хуже шестнадцати классов нашего несчастного друга? Они любят свободу не меньше Гладстона,
Гамбетты и членов „Общества защиты интересов мелкой торговли в южных департаментах Франции“. И как джентльмены
„ОльдЭнгланд“, они пекутся о святости домашнего очага. Как будто заставить рожать или запретить рожать труднее,
чем приказать убивать или молиться, чем запретить думать не по-указанному или спать с неокупленными и
неприпечатанными объектами? Ханжи, драпировщики на кратере Везувия, великоадский бомонд, ряженный апашами,
портняжки, кладущие последнюю, трагическую, вырезанную с самого неподходящего места, заплату на изношенные до
последней нитки штанишки Адама!»
Враги Хуренито энергично работали для того, чтобы сместить его. В корреспонденции, посланной в петербургскую
«Красную газету», Учитель был определен как «невежественный самодур», «один из примазавшихся», «позорящий своими
поступками святое пролетарское дело».
Решительный бой разыгрался вскоре из-за отношения Хуренито к проблемам эстетики. Учитель полагал, что искусство,
– так, как оно понималось доселе, то есть размножение совершенно бесцельных вещей, – является для нового общества
ненужным и должно быть как можно скорее уничтожено. В одной из дальнейших глав я изложу подробно соображения,
которыми руководствовался Учитель в своем неоиконоборстве, пока же настаиваю на выводах, а именно на его твердом
намерении поступить с девятью музами так, как поступили с «закоренелым» мистером Кулем. Кинешемские большевики
придерживались взглядов противоположных и искусство обожали. В городе открылось восемнадцать театров, причем
играли все: члены исполкома, чекисты, заведующие статистическими отделами, – учащиеся первой ступени единой школы,
милиционеры, заключенные «контрреволюционеры» и даже профессиональные артисты. В театре имени Либкнехта
Коммунистический Союз Молодежи ежедневно ставил пьесу «Теща в дом – все вверх дном», причем теща отнюдь не
являлась мировой– революцией, а просто тещей доброго старого времени. Все это, конечно, отличалось лишь
количественно от прежнего кинешемского театра; который содержал купец Кутехин.
В области живописи также было сделано немало. Благодаря несознательному отношению крестьян к произведениям
искусств, из усадьбы были вывезены различные шедевры, и в Кинешме торжественно открыт музей. Гордостью музея были
три картины: на первой была изображена дохлая рыба, раскрывшая рот, пустая бутылка и кочан капусты, с подписью -
«голландская школа», на второй, «приписываемой Андреа дель-Сарто», очень большегрудая, дородная баба кокетливо
улыбалась почтальону в костюме ангела и с глазами барана, третья была испещрена различными фиолетовыми и просто
грязными, как бы чернильными пятнами, долженствовавшими передавать, по мнению Врубеля, нечеловеческую страсть Демона.
Учитель, не колеблясь, приказал музей и все театры немедленно закрыть, помещения предоставить для
профессионально-технических школ, художников мобилизовать для выработки моделей солидной и удобной мужской обуви
и канцелярских стульев, а актеров, снабдив всяческими директивами, отправить в уезд уговаривать крестьян сажать
побольше картофеля.
«Рабис», то есть союз работников искусства, послал в Москву отчаянную телеграмму, и вскоре был получен ответ:
«Убрать вандала». Председатель коммунистической организации торжествовал: «Я говорил, что он не марксист, но буржуй,
то есть вандал!» Мы же с Хуренито отправились в Москву.
Илья Григорьевич Эренбург «Необычайные похождения Хулио Хуренито» Глава двадцать пятая, 1922 г.
|