|
Вичугская фабричная старина (Бытовые очерки и заметки)I. Краткий вступительный обзор. Среди других местностей Костромской губернии Вичугскому краю наиболее посчастливилось в смысле прочного развития в нём фабричной промышленности. Давно, более ста лет назад, положено основание этой промышленности. Начавшись, приблизительно, на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков, таковая мало помалу достигла здесь чрезвычайно значительных размеров. К началу нынешней войны кинешемско-вичугские предприятия насчитывали у себя свыше 30 тысяч рабочих и имели торговых оборотов на сумму до 50 миллионов рублей в год. Зарождение и постепенное развитие местной промышленности представляет, несомненно, глубокий интерес, но мы здесь остановимся, преимущественно, на бытовой стороне жизни Вичугского края, касаясь экономической части её только в необходимых для нас самых общих чертах. Известно, что первый значительный толчок для развития вичугской промышленности дал 1812 год, когда после военного разгрома Москвы и её торгово-промышленных заведений, явилась острая нужда в новых фабрично-заводских предприятиях. Вичужане, в лице своих наиболее энергичных представителей (Коновалов и другие), успешно использовали это обстоятельство, в результате чего здешний край быстро наполнился небольшими красильными заведениями, откуда начали в значительных размерах выпускаться на торговый рынок различные льняные и бумажные ткани. Вичугская промышленность того времени, преимущественно, занималась крашением в разные цвета этих тканей, а также «набивкой» (печатаньем) рисунков примитивными ручными способами. Материал же, предназначаемый для крашенья и печатанья («суровье») доставлялся сюда, главным образом, со стороны: из Иванова и Шуи Владимирской губернии, из Подмосковского и других «ткаческих» районов и лишь в небольшой части был местного (крестьянского) производства. Если, мало-помалу, вичужане начали заниматься и ткачеством, то ещё долгое время эта промышленность носила здесь характер по преимуществу «раздаточный», Вичугские предприниматели только раздавали готовую, купленную также на стороне пряжу для тканья таковой по домам – на деревенских станах (также на домах производилась и предварительная подготовка пряжи для ткачества). В своих же заводских помещениях ткацкое дело не было организуемо почти на всём протяжении первой половины прошлого века. Вообще, в этот период времени вичужане являлись не столько владельцами орудий производства и заводчиками или фабрикантами, сколько посредниками, комиссионерами, торговцами, и поэтому-то до нынешних дней сохранилось за ними преимущественное наименование «купцы», каковым означением, как наиболее распространенным и верным, мы и будем пользоваться в своих очерках. Однако с течением времени наряду с раздаточной формой ткачества у вичужан стали появляться и собственные ткацкие заведения-фабрички, разраставшиеся в некоторых случаях до весьма значительных размеров. Побуждением для устройства таких фабричек являлся, несомненно, «хозяйственный расчет», стремящийся к лучшему сбережению обрабатываемых материалов (пряжа сильно «утеривалась» при раздаче ее по домам), к сбережению топлива и освещения (купцы порой снабжали этим и домашних ткачей), а также для лучшего утилизирования рабочей силы разного бездомовного элемента. Вообще, бездомовный люд (всякие бобыли, отставные солдаты и все, почему-либо отбившиеся от крестьянства), как мы увидим далее, составляли здесь первый постоянный контингент фабрично-заводских рабочих. Особенно же сильным двигателем для развития ткацких фабричных заведений являлось, конечно, введение паровых машин и, вообще, то или иное усовершенствованное оборудование этих заведений, что, в свою очередь, предполагало наличие уже значительных денежных сбережений, полученных от предшествующих более примитивных форм производства. Ещё значительно позднее ткацких появились более дорогие и сложные прядильные фабрики. До этого времени пряжа в готовом виде шла сюда преимущественно из-за границы. И только в последние десятилетия девятнадцатого века, здесь, наконец, были сгруппированы все стадии хлопчатобумажного производства – от первоначальной обработки хлопка до окончательной отделки вырабатываемых из него тканей. Лишь ситцепечатание, из-за недостатка воды, необходимого для этого рода промышленности, не привилось в Вичугском крае, но закрепилась прочно в соседнем Шуйско-ивановском фабричном районе. II. Социальное положение вичужан. Все первые вичугские предприниматели-промышленники были людьми крестьянского сословия и при этом, крестьянами крепостными «господскими», т. е. всецело принадлежавшими своим помещикам. И приходится удивляться, что даже в таких условиях старого крепостного режима вичугская промышленность смогла организоваться и столь сильно окрепнуть. И не только смогла противостоять всякому «барскому» режиму, но даже занять, благодаря своей энергии и материальной мощи, доминирующее над ним положение. И теперь тут, где от прежних помещичьих хозяйств не осталось почти и следа, русское крестьянское «заделье» пустило такие корни и так широко разрослось. Даже фамилии старых господ, бывших когда-то почти неограниченными владельцами всего «живота и имущества» своих вотчинников, стерлись из памяти людей. И очень мало кому теперь известно, что фабриканты Коноваловы были когда-то крепостными крестьянами помещиков Хрущёвых, Миндовские принадлежали господам Глушковым, что вся земля, где сейчас выстроено фабричное село Новая Гольчиха было поместьем Балакиревых и т. д. И только, разве, развалины старого барского дома в селе Вичуге ещё иногда напомнят, что тут когда-то властвовали богатые магнаты Татищевы, да древний домик на реке у деревни Быстри вызовет воспоминания о громкой когда-то фамилии Левашевых; а ещё пара-другая таких же домиков, давно перешедших в «купецкие» руки; уже и позабыла прежних своих владетелей... Фактически, крепостная зависимость от помещиков почти исчезла из здешнего края ещё весьма давно, гораздо ранее крестьянской реформы 1861 года. По крайней мере «барщины» в её чистом виде здесь уже не имелось задолго до отмены крепостного права. Большинство крестьян были «оброчные», т. е. только материально («податями», «оброком») связанные со своими господами. Да не удовлетворяясь этим, многие более зажиточные и даже среднего достатка люди давно начали выкупаться на волю. Во всяком случае, имущественный, денежный перевес уже давно стал оказываться на стороне той, которая благородным происхождением не отличалась, не блистала и внешностью, но зато была более сильна своим внутренним содержанием: энергией и самодеятельностью. И в момент юридического падения крепостничества мы уже не видим здесь почти ни одного значительного помещичьего хозяйства, а наряду с этим купеческие дома Коноваловых, Миндовских, Разореновых и других становятся широко известными; их гостеприимством, охотно пользуются и высшие административные власти, с ними весьма считаются и «в губернии». Но, принимая у себя «властьимущих», иногда губернатора или архиерея, хозяин, случается, покажет им в своих парадных комнатах портрет, повешенный на почётном месте. «Портрет этот нашего барина господина Хрущёва, у котораго мы, Коноваловы, крепостными людьми были». Так, не стесняясь своего простого крестьянского происхождения, а, наоборот, гордясь таковым, тонко порисуется перед своими высоко-чиновными гостями именитый купец. А другой им еще и бумагу из сундука достанет старую на сером актовом листе с гербом и надписями: «цена три рубля для письма крепостей до 1000 рублей», в коей бумаге значится: «лета тысяча восемьсот двадцатого, декабря в первый день, отставной артиллерии штабс-капитан и кавалер Сергей Назаров сын Глушков отпустил в вечно на волю крепостных своих, взятых из крестьян во дворе людей» (Миндовского с семейством). Достанет и «приказ» барина к своей вотчине, чтобы «отпущенного в вечно на волю Миндовского, оставив жить в прежнем его владении, отнюдь не трогать и никаких обид и притеснений ему не чинить, и приказ таковой исполнять всему миру нерушимо». И не могло не казаться всё это чудным для гостей именитых купцов, так как хорошо известно было, что давно вся округа не только не чинит «обид и притеснений» Коноваловым и Миндовским, но сама находится в сильной от них зависимости, которая не многим лучше была старой помещичьей кабалы. III. Вичужане в религиозном отношении. В религиозном отношении вичугское купечество придерживалось старообрядчества или, выражаясь официальным церковным языком, было привержено к расколу. Наиболее здесь распространенной, по-видимому, являлась «беспоповщина», а именно, секта «бегунов» или «голбешников». До сих пор преобладающим здесь типом построек остаются высокие избы с голбцами, т. е. с нижним этажом, наполовину помещающимся в земле и могущим служить как для хозяйственных надобностей, так и для потайного жительства, для тех самых странников или бегунов, что скрываются от греховного мира и всю жизнь свою, как вечные странники, путешествуют с места на место, от одного тайного жилища до другого; делая эти переходы свои исключительно по ночам. Для того, кто не может сам нести страннический образ жизни, установлено иное послушание – принимать у себя, укрывать, поить и кормить тех странников. Кроме бегунов были здесь и другие секты, также не приемлющие великороссийской церкви. Но ко второй половине прошлого века большинство местного купечества официально легализировалось в области вероисповедания, т.е. «приписалось к церкви», устроивши, однако, для этого свои специальные храмы, единоверческие, имеющие старообрядческий характер служения. В домашнем же своем обиходе они еще долгое время продолжали оставаться приверженцами антицерковного направления, долгое время имели свои собственные «моленные» и совершали тут свое «беспоповское» богослужение. Обычно такими моленными помещениями и всем вообще религиозным укладом купеческого дома заведывали «уставщицы», особые женщины, начитанные в священном писании и как бы посвятившие свою жизнь духовным делам. Они вводили строгий режим в отношении соблюдения праздников, постов и тому подобного. В особенном подчинении их авторитету была, конечно, женская половина дома. Мужчины, занятые своими торговыми делами, часто находящиеся в разъездах, в соприкосновении с иным миром, являлись, несомненно, значительно менее надежным в этом отношении элементом. Моленная в купеческом доме занимала особую комнату, почти сплошь по стенам уставленную большими тёмными иконами старого письма, медными крестами и складнями. Тут же помещался аналой для чтения, большие подсвечники, кадила, стёганые ватные «подручники», которые употреблялись при земных поклонах как подкладка для рук и головы молящихся, и разные старопечатные книги духовного содержания, в тяжёлых кожаных переплетах, почерневших от времени и от долгого усердного употребления. Заделавшись церковниками, вичужане, как мы уже говорили, продолжали тяготеть к прежнему своему староверческому укладу, и в церковном богослужении, в воздвигнутых ими единоверческих церквах, они старательно блюли такие же строгие порядки: проводили старинную дисциплину, длинные, истово-совершаемые богослужения, монотонные протяжные напевы и т. д. Вместе с этим купечество любило и помпезность в своих храмах: снабжало их дорогой утварью, образами, облачением, массивными паникадилами, огромными колоколами. Фактически крупное купечество верховодило всеми делами церкви: духовенство занимало почти подчиненное местной буржуазии положение, вся же масса простых прихожан не играла тут никакой роли. Самый переход на легализированное вероисповедание происходил, по-видимому, из-за соображений делового, чисто материального характера: это требовалось административными кругами, это упрочивало торговое значение фирм, так как давало возможность войти в привилегированное положение потомственного почётного гражданства, давало преимущества в получении различных льгот, наград и т.п. Вот один из любопытных эпизодов того времени, связанных с делами церкви. По грунтовой дороге от Вичуги в г. Шую в старинном селе Парском (Юрьевецкого уезда) имеется необычно дорогое для сельской церкви жертвованное украшение – серебряные царские врата в храме. Население Парского прихода давно уже забыло происхождение этого щедрого дара, сделанного в старые годы одним из вичужских купцов, а именно Галактионом Ивановичем Миндовским. В г. Шуе в то время славилась Введенская (в ноябре месяце) ярмарка. Съезд покупателей и торговцев был большой. Приезжали по зимнему первопутку и вичужане. Железные дороги в те годы еще не существовали, и купцы сами ездили сюда, и товар привозили – всё на лошадях. Раз как-то вечером гольчишный купец Галактион Иванович Миндовский, возвращаясь из Шуи с Введенской ярмарки сильно под хмельком, остановился у царской церковной ограды и позволил себе неудобную для такового места непристойность, а затем обругал и оскорбил действием подошедшего священника, который вздумал сделать ему замечание. У церковной ограды затеялся скандал... Священник передал него в суд; началась следствие, и напроказившему купцу грозило наказание. А в то именно время Миндовские хлопотали о потомственном почётном гражданстве и уже немало десятков тысяч потратили на благотворительные дела. Новая большая церковь воздвигалась ими и у себя на родине. Парская история могла напортить репутации именитого купца. Делать нечего, – пришлось Галактиону Ивановичу поездить по судебным канцеляриям, да и обиженному покланяться. И вот, чтобы покончить дело миром, священник выговорил с Галактиона Ивановича в свой Парский храм серебряные царские врата. После этого «историю» затушили, а начатое официально «дело» вызволили (за большую мзду, конечно) из судейского стола обратно. Кинешемская канцелярия, будто бы, отписала потом в высшую инстанцию, что «дело» как-то сгорело... Сей любопытный документ семидесятилетней давности и посейчас хранится в одном из домов Миндовских. IV. Экономическое положение. Выкупаясь от помещиков «на волю», вичужане старались вместе с этим приобретать для себя и земли. Расширение купеческих владений в особенности достигло значительных размеров после крестьянской реформы 1861 г. Со временем не только все помещичьи земли, но и часть крестьянских наделов, окружающих вичугские фабрики, перешли в руки купцов. Если закон не разрешал прямо купить крестьянскую землю, то купцы делали обход и приобретали желаемые места с помощью обмена данного участка на какой-нибудь другой, более отдаленный и худший и тому подобное. И так, мало-помалу, вичугские промышленники – бывшие крепостные люди – сами сделались обладателями обширных земельных владений. В последнее время, в Кинешемском и соседних с ним уездах вичугским купцам и фирмам, основанным ими, принадлежало до 50-ти тысяч десятин лесов и других земельных угодий. Но в своем экономическом завоевании края, купцы встречали и препятствия, совсем неожиданного характера. Так, например, один из крестьян Бонячек как-то не пожелал уступить свою землю фабриканту Коновалову, в то время как соседи его все были на это согласны. Богач-фабрикант землю крестьян приобрел, разбил на ней сад, обнёс всё высоким крепким забором, а участок упрямого мужичка так и остался некупленным. И долгое время среди садовых аллей купца Коновалова красовалась одинокая крестьянская полоска, засеянная овсом или рожью, или покрытая кучами навоза, а в высоком заборе фабриканта имелись особые воротца для проезда владельцу на эту его землю. Однако препятствия подобного рода бывали лишь редкими исключениями. Обычно же, купцы не встречали почти никаких преград для экономического порабощения края. Трудно сказать, что именно более всего способствовало экономическому благополучию большинства вичугской буржуазии. Обычно так всюду бывает, что около каждой состоятельной купеческой фамилии, в особенности, если она разбогатела быстро, ходит много всяких историй, разъясняющих происхождение этих богатств, причём, здесь часто фигурируют фальшивые деньги, задушенные и обокраденные проезжие, обманутые опекунами малолетние наследники и тому подобное тёмное происхождение денег. К чести вичужан надо сказать, что в отношении их почти нет таких историй. С внешней стороны здесь всё обстояло более или менее благополучно: богатства наживались легальными, с точки зрения закона, средствами. Выходило так, что умели люди наживать деньги и наживали... И большие состояния вырастали одно рядом с другим. Внутреннюю же подоплёку этих «легальных средств» едва ли кто старался тут вскрывать. В историческом обзоре, изданном фабрикой «Товарищества И. Коновалова с Сыном» в 1913 году, имеются интересные сведения о том, как постепенно росло и развивалось торгово-промышленное предприятие Петра Кузьмича Коновалова и его наследников. Более или менее такой же характер имеет история и других здешних фирм. Но, конечно, не одно только верное накопление капиталов стояло по пути вичужан-промышленников. Путь этот тоже богат всякими чреватостями. Капиталы вырастали и лопались. Богатые семьи беднели или вымирали и заменялись другими. И только старики, может быть, помнят, что теперешним фабрикантам Старой Вичуги, предшествовали купцы Кротовы, что самым первым и значительным домом в селе Новой Гольчихе был дом купцов Клементьевых, что в деревне Старой Гольчихе когда-то гремели три раздельных дома фабрикантов братьев Миндовских и из них не уцелел ни один, а сохранился и окреп дом четвёртого брата, который оттуда выехал в деревню Путковскую, что, с другой стороны, 50 лет назад никто не знал тут фамилии Кокоревых, которые были выписаны сюда Миндовскими и Разореновыми лишь как приличные женихи к своим дочкам (вина не пьют, табаку не курят, а главное – большим крестом молятся), что один из основателей и совладельцев богатейшей «Волжской Мануфактуры» начал свою карьеру в качестве главногo... пастуха гусей, что хозяин одного из крупных литейных заводов был в начале обладателем только обыкновенной крестьянской кузницы и т. д. и т. д. Несомненно, что вичужанам в процессе их экономического развития приходилось не останавливаться на какой-нибудь одной торговой или промышленной специальности. Они должны были постоянно разнообразить свои коммерческие задания. Должны были перекидываться от роли красильщиков к роли организаторов домашнего ткачества, а затем к роли самостоятельных владельцев ткацких заведений или прядильщиков. Должны были постоянно разнообразить ассортимент своих изделий, разнообразить рынки сбыта и даже самые приёмы торговли. Нередко они являлись одновременно и торговцами, и комиссионерами, и производителями совершенно различных между собою изделий. И понятно, что в этой, вечно-подвижной области деятельности выдерживали искус и оказывались на верхах экономического благополучия лишь наиболее энергичные и удачливые личности. V. Ярмарочная торговля. Торговая деятельность вичужан раскидывалась широко. Не было, кажется, ни одной сколько-нибудь значительной ярмарки (особенно на востоке России), куда бы ни проникали они со своими товарами: с миткалем, канифасом, со скатертями и салфетками, тонкими десертными и «гирными», толстой грубой «дабой», с тонкой редкой «китайкой» и плотной добротной «бязью», крашенными в разные цвета, преимущественно же – синие, с красной трескучей «бахтой» и с последней ивановской новинкой – пёстрыми «саксонскими ситцами». Особенно посещаемыми ярмарками были: Макарьевская, (Нижегородская), Ирбитская, Мензелинская, Харьковская, Ханская (в киргизских степях) и другие. На Макарьевскую ярмарку вичужане ездили через Кинешму по Волге пароходом; на большинство других обычным старинным способом – гужевым путём. Ездили туда и обратно подолгу, иногда – целыми месяцами. Порой, заканчивая торговлю на одной ярмарке, тотчас же переезжали на другую. Впрочем, в большинстве случаев, этим делом занимались не сами владельцы торговых фирм, а их сыновья и старшие приказчики. Главные хозяева только давали им соответствующие доверенности – наказы, примерно такого содержания: «Любезный сын – доверяю тебе в будущем 1832 голу продавать как в городе Москве, Кинешме и уезде оного, а также и в прочих городах, селениях и на ярмарках по известным тебе и выгодным для меня ценам, за наличные деньги и в сроки благонадежным людям под узаконенные на имя мое обязательства и доставлять оные ко мне». Далее регламентировалось, как «по врученным от меня обязательствам деньги в сроки получать», а с неблагонадежных должников «через присутственные места взыскания производить», как покупать «различный законом дозволенный товар, где выгоднее усмотришь» и прочее. К сожалению, о жизни вичугского купечества в ярмарках в те старые годы у нас имеется мало сведений. Обычная деловая переписка того времени содержит лишь таковой, приблизительно, материал: «Торгуем помаленьку, очень жаловаться нельзя... У кого денег нет, то берём и сало, и по сие время в сборе сала имеем около 2 тысяч пудов, а вперёд, что Господь устроит... Китайки нынче останется мало. Только кубового и вишневого цвета плохо берут, а более спрашивают голубую и яхонтовую» (из письма с Оренбургской ярмарки 1833 года). Вообще же приходится сказать, что торговая деятельность того времени, связанная с огромными переездами, примитивными способами передвижения, с опасностями путешествий в пустынных восточных окраинах, была, несомненно, очень тяжёлой и утомительно-монотонной. Наибольшее, конечно, значение для вичужан имело главное всероссийское торжище – Нижегородская ярмарка. Здесь вичугские купцы имели как бы собственный свой уголок – холщёвый ряд, близ ярмарочного главного дома. Приезжали сюда вичужане с наиболее полными запасами товаров, значительными штатами приказчиков и рабочих и даже, зачастую, с женами и чадами. Но на картинах нижегородского ярмарочного житья-бытья, порою очень любопытного, мы не будем здесь останавливаться. Отметим только, что от размера успешности нижегородской торговли очень часто, зависело дальнейшее благосостояние купеческой фирмы. Поэтому, если купец возвращался с ярмарки весёлый, нагруженный покупками для домашних, если ярмарка вспоминалась с удовольствием, и рассказывалось о ней в ярких красках, то и во всю его последующую торгово-промышленную деятельность данного года вливалась сильная оживляющая струя: фабрика работала более усиленным темпом, производились новые крупные закупки сырья, и вообще, всё предприятие становилось на путь дальнейшего оживления. Наоборот, если торговые дела в ярмарке были неудачны, купец ехал домой пасмурный, и этот печальный исход ярмарочной торговли мог быть роковым и для всего его дальнейшего дела. Поэтому, вичужане до самого почти последнего времени весьма много отдавали внимания нижегородской ярмарке. Её любили и опасались. Её ждали с волнением и надеждой. О ней много думали и говорили и в деловой жизни и в досужие часы праздничного отдыха. VI. Домашний быт. Домашнее времяпровождение, купцов – вичужан старых годов не отличалось особенным разнообразием или оживлением. – «Жили скучно», – так характеризируют то время помнящие его люди. День начинался рано. Прежде всего, пили чай и завтракали; после этого мужчины отправлялись по делам – в контору или на фабрику, а женщины как-нибудь старались убить время в занятиях по хозяйству. В богатых домах содержалось необыкновенно большое количество женской прислуги: экономка, белая кухарка, чёрная кухарка (для рабочих), кормилица, одна или несколько нянек, горничная (иногда две или три), так называемая «походячая» (т. е. исполняющая различную работу), коровница, птичница и тому подобное. Иногда штат женской прислуги достигал человек двенадцати и более. Всё это обширное женское царство стряпало, стирало, убиралось по дому, нянчилось с детьми и ухаживало за взрослыми – вообще всячески блюло сытую и спокойную жизнь купеческой семьи. В полдень приступали к обеду. Обычно, сначала кормился служащий и рабочий элемент, живущий при доме. В число их входили: кучер, его помощник, работник, сторож, садовник, подсадовник и т. д. Сюда же иногда примыкали и некоторые служащие с фабрики или завода. В общем, считая с хозяевами, за обеденные столы садилось человек по тридцати и свыше. К 8-ми часам вечера вся эта публика вновь сходилась ужинать. Конечно, это столь значительное общество уничтожало за день очень солидное количество продуктов: хлеба, крупы, мяса, молока, квасу, огурцов, капусты и тому подобное. Но на стол, на харчевое довольство, обычно, купечество не скупилось. Да и стоило всё это в то время очень недорого. Так называемые «читальщицы» (староверки) кормились обыкновенно отдельно и даже из особой посуды столовой и кухонной, так как старообрядческий устав не позволяет им смешиваться в принятии пищи с лицами «еретического» образа жизни, в особенности с «табашниками», «брадобреями» (теми, кто позволяет себе брить бороду) и с всякими «трёхперстниками» (т. е. молящимися трёхперстным крестом). Да и самый стол ихний был более строгий, хотя количеством пищи тоже не стеснённый. Помимо всего этого, около каждого купеческого дома кормилось огромное количество нищих. В число их, как это ни странно, входила значительная часть местных фабрично-заводских рабочих и их семейств. Рабочие получали такое ничтожное денежное содержание, что существовать на него не представлялось зачастую никакой возможности. Поэтому приходилось подкармливаться подаянием милостыни с купеческой кухни. Кроме того, на купеческий двор ежедневно в изобилии являлись всякие калеки, сироты, убогие старики, а также на лошадях приезжали, по преимуществу Великим постом, странники из керженецких и иных староверческих скитов — здоровые, упитанные люди в полумонашеском одеянии. Оделяли их кусками хлеба, а иногда, лоскутками китайки, или другой материи, или мелкими деньгами. По праздничным дням многих кормили обедом. Вообще же, времяпровождение женщин в купеческом доме проходило, главным образом, в еде и в насыщении других и в приготовлениях, связанных с этими занятиями. Кроме того, немножко шили, вязали или вышивали. Других каких-нибудь занятий или развлечений почти не было. По гостям бывали мало – преимущественно только «в званые дни». Староверки-читальщицы занимали, порой, хозяек пением духовных «стихир» или чтением из священного писания. Старухи-няньки рассказывали были-небылицы про давно минувшие времена. Преобладающей темой рассказов являлась всякая нечисть (колдуны, ведьмы, оборотни), что напускали на людей «порчу» и другие напасти. Часов в десять вечера, после сотворения вечерних молитв, всё в доме погружалось в крепкий сон. В гости ездили, главным образом, в случаях торжественных: на именины, похороны, свадьбы, годовые праздники и тому подобное. Здесь опять-таки больше всего ели и пили. Первоначально, по приезде гостей подавался чай с разными сластями. Мужчины приглашались к особому «закусочному» столу, где приготовлялись разные ягодные наливки и вина (мадера, херес, портвейн, лиссабонское), тут же помещались: зернистая и паюсная икра, балык, различные маринады и прочая снедь. Женщины тоже подходили к столу «пригубить». После этого предварительного закусывания приступали к обеду. За длинными столами рассаживались с соблюдением рангов – согласно положению, занимаемому в этом купеческом мире. Публика попроще располагалась где-нибудь около кухни. Ели долго и много. Преимущество отдавалось рыбным блюдам: стерляди, осетрине, белорыбице. Купеческую свадьбу справляли всей округой. Каждая близлежащая деревня особо получала на водку. Гуляли несколько дней. Обычно из г. Шуи привозили поваров и официантов. Богатые свадьбы обходились по нескольку тысяч рублей. Вообще, делая свадьбу, старались не ударить лицом в грязь. Рассказывают, что приданое имущество за купеческими невестами привозилось иногда на 30-40 подводах. Затем таковое раскладывалось иногда в доме жениха для обозрения желающими. Подобное же обозрение «приданого» производилось также у новорождённых детей. После крещения купеческого ребенка всё бельё его – рубашки, свивальники, распашонки и прочее – раскладывалось по столам в комнате у роженицы. Соседки приезжали с визитом, рассматривали приданое новорождённого, а роженице присылали в подарки пироги, каковых собирались по нескольку десятков штук – сдобных, сладких, слоёных – один другого вкуснее и искуснее изготовленных. Особенно тщательно обставлялись похороны умерших. Служилось множество панихид, устраивались поминальные обеды и после погребения, и в девятый день, и в сороковой, и в полугодину, и в годину... Нищая братия оделялась более щедро. А значительнее всего делались пожертвования для церкви: новые облачения, ризы для икон, утварь, колокола. И над полуголодными деревнями и пролетарскими грязными поселками гулко разносился звон этих жертвованных купеческих колоколов, вперемежку с фабрично-заводскими свистками. VII. Культурные потребности. Обладая значительными средствами, производя большие материальные траты и на дела богоугодные и на собственные удовольствия, вичужане до самого почти последнего времени сильно сторонились всякой учёности и не только держали в забросе вопрос о грамоте для рабочих, но и своё собственное потомство обучали, как говорится, на гроши медные. Книжная мудрость если и черпалась, то преимущественно из книг старопечатных, духовного содержания: из псалтырей, прологов, «гранографов» и тому подобное. Правда, бывали и некоторые исключения: среди купечества, особенно, молодого, встречались иногда личности всесторонне начитанные и, для того времени, довольно развитые. Можно было порой видеть в купеческих домах: и сочинения Карамзина, Жуковского, Грибоедова и периодические издания того времени – «Отечественные записки», «Библиотеку для чтения» и прочие. Но всё же старая нетерпимость по отношению к светской грамоте и школе являлась здесь преобладающею. На всякие «учёные новшества» устраивались гонения, и всё, что не соответствовало прежнему, узаконенному стариной укладу жизни почиталось, как «еретическое». Особенно, конечно, нетерпимым к новым порядкам было поколение людей более пожилых. Молодёжь, порой, становилась к нему в оппозицию, и на этой почве вспыхивали конфликты. Как на пример подобных столкновений, укажем на ссору Андрея Ивановича Миндовского со своим сыном К. А. Люди эти были разных убеждений, разных взглядов на жизнь. Отец, воспитанный всецело в условиях старого дореформенного времени, в суровую эпоху аракчеевщины на Руси, естественно, не сходился мнениями с «новым» человеком того времени, каковым был К. А., читавший светские журналы, любивший баллады Жуковского и знавший наизусть новую сенсационную комедию «Горе от ума». И вот, чтобы укрыться как-нибудь от дозора сурового отца, сын уединялся для своих занятий куда-либо в сарай, под овин. А мнительный, гневный старик, точным образом не разумея сыновних увлечений, ловил его в этих «преступных» делах, сжигал «еретические» книги и даже его самого пытал как-то огнем, заставляя жечь на свечке руку, чтобы таким образом выпытать сокровенные мысли у непокорного сына – отступника от старых отцовских заветов... В конце концов, сын не выдержал такого режима и убежал из родительского дома искать счастья на чужой стороне. Но если старое купеческое поколение удовлетворяло свою энергию, свою жажду к жизни исканиями делового, практического характера: расширением своих торговых оборотов и, вообще, прокладыванием «новых путей» в своей хозяйственной сфере, если оно принуждено было постоянно бороться за своё материальное благосостояние и в этом находило «смысл жизни», то молодежь, обычно, не нуждалась ни в чём таком и не была охвачена подобными стремлениями. Она являлась на свет прямо в сытую, покойную атмосферу купеческого благополучия и, большею частью, умышленно с детства пряталась от всяких «треволнений» жизни, от всяких деловых забот и запросов. И вот, наряду со своими, закалёнными в практической, трудовой обстановке отцами, прошедшими суровую жизненную школу и мало-помалу достигшими значительного благополучия, – стали появляться на сцену их никчёмные потомки, выросшие в новых, тепличных условиях, в богатой, сытой, но безалаберной обстановке, не получившие ни практической, трудовой закалки отцов, ни нового школьного воспитания. Результатом такого явления было зачастую, полное вырождение той или иной купеческой семьи, полное физическое и духовное вымирание. Были случаи, что целые фабрики, устроенные долгими и упорными трудами отцов, переходили из рук их наследников – пьяных, развратных, купеческих «Митрофанушек» – в руки посторонних людей. А приглашение к своим фабрикам «варягов», то есть специалистов и ответственных по управлению лиц, приглашение их со стороны, явилось необходимостью почти во всех фирмах. Положение дела в отношении рабочего населения края было, конечно, еще хуже. Почти до начала нынешнего века, во всём обширном вичугском районе существовали лишь одна-две начальные школы. Не было, конечно, ни клубов, ни библиотек, ни читален; выписка служащими и рабочими газет преследовалась администрациями фабрик. Вичугское купечество не только не заботилось о поднятии образовательного уровня в населении, но, обычно, ещё ставило всякие препоны в тех случаях, когда, порою, сама жизнь открывала отдушины извне и вносила сюда потоки живого воздуха... Так, наряду с увеличением промышленности, с накоплением купцами материальных богатств, тяжело и туго двигалось общее развитие края. Духовное состояние его порою граничило с полным одичанием. VIII. Отдельные представители края. Некоторые отдельные представители вичугского купечества являют из себя для наблюдателя этого края особенно значительный интерес. Укажем, хотя бы, на Коноваловых. Об этой пользующейся широкой популярностью фамилии упоминается, между прочим, в известном романе П. И. Мельникова «В лесах», где говорится о Коноваловых, как о людях древнего благочестия, смышлёных, добрых, давших народу возможность разбогатеть... «Побольше бы Коноваловых у нас было – хорошо бы народу жилось...». «Можно про такого человека [Коновалова] сказать: сеял добро, посыпал добром, жал добро, оделял добром и стало его имя честно и памятно в род и род…» и тому подобное. Но несомненно, что характеристика такого хвалебного тона является в значительной степени преувеличенной. Правда, – на протяжении всего девятнадцатого века фирма Коноваловых всегда стояла во главе вичугских фирм. И не только, обороты коноваловского дела всегда превышали обороты других вичужан, но и все важные нововведения фабричного производства, обычно, впервые появлялись у Коноваловых. Первая паровая машина, первые механические станки и первые прядильные веретена в вичугском районе были поставлены на коноваловской фабрике. Особенно же ценным делом для здешнего края были хлопоты А. П. Коновалова по устройству железной дороги. Хлопоты эти благополучно завершились в конце шестидесятых годов проведением шуйско-ивановской линии на Вичугу и Кинешму. К концу девятнадцатого столетия предприятие Коноваловых имело основной капитал в 5 миллионов рублей, насчитывало у себя механических ткацких станков свыше 2 тысяч, прядильных веретён до 50 тысяч, ассортимент вырабатываемых фабриками товаров доходил до сотни различных номеров и наименований, число отдельных корпусов – прядильных, ткацких, аппретурных, помещений для контор, казарм, складов и тому подобное – насчитывалось десятками... И в то же самое время это огромное предприятие имело у себя одно единственное учебное заведение – церковную школу грамоты, которая кое-как ютилась где-то в тесном и неудобном помещении. Предприятие содержало более сотни различного рода служащих и свыше 4-х тысяч человек постоянных рабочих... И не имело даже одного своего постоянного врача, а довольствовалось помощью врача, временно-наезжающего из соседнего фабричного села Тезина. Предприятие переименовало тот поселок, где оно находилось из прежнего названия «Вонячки» в более благозвучное «Бонячки»... И ничего не сделало, чтобы уничтожить «благоухание», разносящееся по окрестности из местной речки, чрезвычайно загаженной фабричными отбросами. Так обстояло дело у лучшей вичугской фирмы... Весьма любопытной личностью здешнего края был Александр Иванович Миндовский, или, как его называли иногда, «Будиже», за привычку часто употреблять в разговорной речи слова: «буди же, голубчик»… Отличительной чертой его характера была скупость, какая-то необыкновенная, анекдотичная, плюшкинская скупость. Человек, которому каждый новый день приносил всё новые и новые сотни и тысячи рублей дохода, питался чуть не одним черным хлебом, многими годами носил, не сменяя одни и те же затасканные, замасленные костюмы и в каждом деле торговался, буквально из-за гроша ломаного, старался прижать рабочих и всевозможных клиентов своих на каждом шагу. Скупость эта, кстати сказать, почти в полной мере своей перешла от него и потомству. Много всевозможных рассказов о ней и до сих пор ходит в Вичугском крае. Передать здесь хотя бы часть их не представляется возможным по недостатку места. Но в тоже время Александр Иванович, как и другие здешние купцы, не лишен был филантропических наклонностей: оделял нищих, жертвовал на храмы, содержал на свои средства сельское училище, хотя и тут старался делать так, чтобы учителя у него только что как-бы-нибудь не умерли с голода. Между прочим, перед своей кончиной он сделал завещание о постройке в своем селении единоверческого храма, ассигновавши на это соответствующую сумму денег. Но его наследник – родной сын и точная копия своего папаши – решил повременить с таковой постройкой, пока пустив ассигнованные деньги в свой торговый оборот. Прошло около 40 лет, уже давно умер и сын, огромное наследство перешло внукам..., а церковь так и осталась невыстроенной, хотя уже и священник для неё давно был назначен. Другой отличительной чертой этого дома Миндовских была необыкновенная любовь ко всяким покупкам. Продавать что-либо (кроме товара) Миндовские никогда не продавали, хотя бы и давали им хорошие деньги, а покупать, или ещё лучше, принимать в залог любили очень. И во множестве приобретали, таким образом: дома, лавки, порожние земли, огромные лесные площади и даже целые, вполне оборудованные, фабрики. И уже владея миллионными средствами, считаясь богатейшими в крае людьми, Миндовские не оставляли своих скряжнических наклонностей, не изменяли своей прежней чрезвычайно серой, скупой и замкнутой жизни. В противоположность вышеописанным характерам здесь наблюдались и другие примеры – необыкновенной расточительности, мотовства и самого недопустимого отношения к делу, обычно, в связи с алкоголизмом и распутством. Как на яркий образец подобного рода, следует указать на бонячинского купца Виктора К. Коновалова и на семью Разорёновых в Старой Вичуге. В особенности, как мы уже говорили, такие примеры часто встречались среди молодого поколения вичужан. Когда режим старого купеческого дома накладывал на этих «саврасов» узду и не давал «развернуться» на глазах у семьи – они переносили свои похождения в соседние деревни, в лес или куда-нибудь на задний двор – в кучерскую, к дворникам, к младшим приказчикам... Однако, среди примеров скупости, дикости, отрицательного отношения к свету и культурному прогрессу, нельзя не отметить и факты, свидетельствующие о значительном умственном уровне или о высокой нравственной этике. Гольчишный купец Галактион Иванович Миндовский, умирая, оставил своё состояние несовершеннолетнему сыну. Душеприказчики оценили это состояние в один миллион рублей серебром. Опекуном к сыну был назначен свой верный человек, вышедший из дворовых мальчиков, – Иван Александрович Бакакин. Огромного практического ума был человек. И полный той старой русской честностью, что держалась в патриархальных купеческих домах. Через несколько лет, когда кончилось его опекунство, опять сдал он официально по описи всё вверенное ему имущество. И что же – по новой описи такового оказалось уже на два миллиона серебром... Опекун увеличил состояние малолетнего в два раза! В селе Новая Гольчиха жил Андрей Иванович Миндовский со своим младшим братом Дмитрием Ивановичем. Имели они раздаточную контору, а также занимались крашением и набивкой китайки, дабы, бязи и торговлей по разным ярмаркам своими и перекупными товарами. Предприятия Андрея Ивановича как-то потерпели неудачу и расстроились. А, между тем, брат Дмитрий Иванович стал просить выдела из общей семьи для самостоятельного ведения дела. Андрей Иванович не только не отказал брату в его деле а, наоборот, еще наградил его так усиленно, как мог бы сделать это лишь при самом хорошем положении своих торговых дел. Всю вину, всю ответственность за расстройство их общего предприятия взял Андрей Иванович на себя, не желая быть ни в чём обязанным перед младшим братом: «Не сумел я родительское наследство сберечь и приумножить – моя в том вина, мой и ответ». А так как наличных средств для удовлетворения брата у Андрея Ивановича не было, то обязался он перед ним договором на многие годы, что будет выплачивать ему самому и потомству его сам он Андрей Иванович, а за ним и дети и внуки этот долг, пока он не покроется весь... И действительно, оставил брату всё – и дом, и завод, и службы, а сам ушёл на новое место и до конца дней своих платился за свою торговую неудачу, а за ним – послушные родительской воле, верные его обету, твердые в старой купеческой этике – платили этот тяжёлый долг и сыновья его и внуки… И тот же самый Андрей Иванович проявлял, обычно, необыкновенную суровость и даже деспотичность в домашнем, семейном быту. Это он, как мы рассказывали, заставлял своего сына жечь на огне руку и довёл его до бегства из родительского дома. Так в здешнем купеческом мире странно, порой, переплетались – мелочность и широкий размах, чрезвычайная скупость и необыкновенная расточительность, самодурство и высокие качества характера. IX. Жизнь рабочих. От зажиточных домов, от сытой и довольной жизни в купеческих покоях, переходя к вичугскому крестьянско-рабочему быту, приходится сразу же отметить необычайный контраст между тем и другим положением. Если и в последнее время рабочий вичугских фабрик получал так немного, то что же было десятки лет назад, когда жизнь стоила значительно дешевле и когда гораздо свободнее было иметь рабочие руки, за самую ничтожную плату. Рабочим платилось в таких лишь размерах, чтобы можно было, хоть как-нибудь просуществовать. При этом очень часто и подобное мизерное вознаграждение выдавалось не полностью наличными деньгами, а также товарами с фабрики или из купеческой лавочки (лоскутками миткаля и ситца, чаем, мукой и тому подобным), так что рабочий ставился в стеснительные условия в отношении свободного распоряжения своим жалованьем и переплачивал на этом лишние суммы. А затем, не упускалось случая использовать необходимое насыщение рабочего и его семьи под соусом благотворительности. И вот, в прибавку к тем грошам, которые выдавались рабочему на руки, и на которые он просуществовать с семьей не мог, оказывалась ему помощь ещё непосредственно натурою: рабочих и их семейства (как мы уже указывали) кормили иногда обедами на хозяйском дворе или же члены рабочей семьи ходили к фабриканту «под окна» и получали милостыню... – «Плохо жилось в то время рабочему люду..., уж так тяжело было, что и сказать нельзя», – так характеризируют современники ту патриархальную пору «доброго, старого прошлого». Откуда и как вербовался кадр фабрично-заводских рабочих? В отношении этого вопроса мы, между прочим, имеем следующие заметки одного из наблюдателей Вичугского края. «Рабочий вичугских фабрик старых годов был своеобразным бытовым явлением. Он не являлся крестьянином, ушедшим временно на фабрику на заработки, не был он и пролетарием в современном смысле этого слова. Это был тип, оторванный от крестьянства не в силу общих жизненных условий, а вследствие своих личных индивидуальных особенностей. Это был человек или неспособный к физически-тяжелой мужицкой работе, или тяготившийся ею в силу своего неспокойного, неуравновешенного характера и искавший какого-нибудь выхода от однообразия и скуки деревенской размеренной жизни, или это был алкоголик». «Особенно типичными являлись рабочие маленьких фабричек. Здесь они необыкновенно сживались со своим местом и своей работой. Сживались до того, что, имея иногда возможность уйти на другую фабрику – в лучшие условия, они всё же в силу привычки оставались на старых насиженных местах... И засиживались тут, порою, до конца дней своих. До конца своей серой, безалаберной жизни. Фабрика их как-бы засасывала». «Наружность таких рабочих, обычно, носила отпечаток тех производств, где они служили. Вот рабочий из «кубового» отделения красильной фабрики – сухой, сутулый, с длинными как палки руками и весь, с головы до ног, покрытый зеленовато-синей краской – его в десяти водах не отмоешь и ничем не исправишь от всех специфических отпечатков его профессии. Вот такие же типичные рабочие из ситцепечатного отделения, из «шпульной» и т. д. В конце концов, многие из них становятся по внешности как бы прямой принадлежностью своей фабрики» Вообще, в прежнее отдалённое время, как мы уже упоминали, большинство постоянных фабрично-заводских рабочих вербовались из различной бездомовной, безземельной «голыдьбы». Настоящий «коренной» крестьянин долгое время упорно избегал фабричной работы. Но плохие условия местного земледелия, вынуждавшие искать подсобного заработка, мало-помалу пробивали здесь неизбежную брешь. И опять-таки, первыми двигались на фабрики излишние для крестьянства члены больших семейств, в особенности – подростки, бывшие солдаты, вдовы и тому подобное. Кроме того, в зимнюю пору число желающих поступить на фабрики было гораздо значительнее, чем во время летних полевых работ и потому даже заработная плата в зимней время устанавливалась ниже летней. В некоторых бытовых повестях и рассказах того времени, принадлежащих перу местного (Кинешемского) уроженца писателя А. А. Потехина, имеется много страниц, характеризирующих весьма отрицательное отношение крестьянства к фабрично-заводской жизни. Так, в его повести «Крестьянские дети» только тяжелая нужда и безвыходное сиротское положение заставляют деревенского мальчика поступить на фабрику. Но он всё время рвется оттуда к своей любимой крестьянской работе. И, действительно, не красна была фабричная жизнь. Почти до самых последних лет прошлого века работа на фабриках Вичугского края (как и вообще в России) производилась и днём, и ночью. До 1885 года это одинаково распространялось и на женщин и подростков. Закон 1885 года, сделавший ограничения в отношении ночной работы этих последних, был встречен вичужанами оппозиционно. Местный фабрикант А. Ф. Морокин пишет в «Голосе Москвы» статью против целесообразности таковой меры, указывая, что проектируемое ограничение ночной работы только увеличит посещаемость кабаков и умножит нищих. Вообще же, надо сказать, что злоупотребление дешёвым детским трудом было здесь в большом ходу, в особенности на маленьких фабричках, которые, обычно, не стеснялись с «писаными законами» и всячески их обходили. Большою частью день делился на 2 смены, причем каждая смена работала по 12 часов, 4 раза в сутки, чередуясь между собой и четыре раза путешествуя из дома на фабрику или обратно, порой делая версты по три и более в каждый конец. В тёмные дождливые осенние ночи и в зимние метели одинаково нужно было совершать эти путешествия по зову фабричного свистка. Те же из рабочих, кто не ходил ежедневно домой, старались получить хозяйскую квартиру при фабрике. Здесь в каменных, тёмных и грязных корпусах скучены были сотни людей, также сменявших друг друга в этих спальных помещениях, как сменялись они у фабричных станков и машин. Одна смена: уходила на работу – другая приходила спать на те же самые непроветренные зловонные постели. Но даже и такие квартиры считались находками. Те, кто, но мог получить их (а на маленьких фабриках хозяйских квартир и совсем не существовало), должны были искать наёмного помещения в частных домах. Тут положение квартирующих было ещё хуже. Очень часто помещалось по 30-40 человек в каждой какой-нибудь небольшой избушке рабочего или крестьянина. Спали на грязном полу. Здесь же с ними ютились сами хозяева, маленькие дети, а иногда и скотина. К тому же, за эту квартиру надо было платить хотя и маленькую, но всё же ощутительную для рабочего бюджета сумму. Самые условия работы на фабриках были таковы, что в результате их время от времени вспыхивали массовые выражения протеста. Один из таких протестов, стихийно разросшийся в грозный и тяжелый «бунт» (в 1888 г.), закончился опустошительным пожаром большого фабричного села Тезина. Был вызван из Костромы батальон солдат, «бунтовщики» усмирены. Свыше ста человек рабочих подверглись жестокой экзекуции. Расправа эта чинилась публично, среди села у церкви, при большом стечении народа... Вообще, нужно сказать, что рабочие протесты, в силу их неорганизованности и неуменья повести дело, редко достигали своей цели и чем далее в прошлое, тем реже они возникали, тем менее протестующим был рабочий люд, раболепно подчиняясь всем велениям своих работодателей. И только около конца девятнадцатого века здесь появляются первые более организованные и более планомерные рабочие стачки. Полную же силу и сплоченность для защиты своих интересов рабочие вичугских фабрик показали лишь во время грандиозной забастовки 1914 года. Конечно, никаких рабочих кружков, клубов, библиотек, как мы уже упоминали, почти до самого последнего времени не было и в помине. Даже и говорить обо всём этом строго запрещалось. Да и как возможно было зародиться такому вольнодумству в условиях того старого глухого времени. Незначительное свободное от фабричных трудов время рабочие волей-неволей посвящали картёжной игре, орлянке, посещению трактиров. И в то время как купеческие самодуры во время своих диких кутежей пускали на ветер сотни и тысячи рублей денег, не представляющих для них никакого значения, – рабочая молодежь тянулась к подобным же нездоровым удовольствиям, затрачивая на это свои последние трудовые копейки. Заканчивая на этом свои краткие очерки, являющиеся лишь набросками о вичугской старине, мы должны сказать, что необходимо возможно более подробное исследование жизни этого любопытного края, в особенности в части, касающейся рабочего быта. Владимир Андреевич Миндовский «Вичугская фабричная старина», Кинешма, 1919 |
Согласие автора на публикацию фотографий или их фрагментов из раздела «Кинешма и окрестности» обязательно.